Рассечение Стоуна - Страница 109

К оглавлению

109

— Составлю маме компанию. У меня теперь своя кровать. В Асмаре мы вшестером спали на полу. Своя кровать — какая роскошь!

На следующий день я разыскал в музыкальной лавке на Пьяцце сорокопятку Чака Берри. Из наклейки на конверте следовало, что «Sweet Little Sixteen» — хит номер один, но за 1958 год! Я был уничтожен. Целых десять лет весь мир слушает эту вещь, а я и не знал о ее существовании! Вот профан! И еще устроил танцы под нее! Ну словно крестьянин, глазеющий на неоновую пивную кружку на крыше здания «Оливетти».


В канун нового учебного года Хема и Гхош взяли нас с собой в Греческий клуб на празднование окончания «зимы». Генет отказалась, заявив, что ей надо подготовить одежду для школы, чем очень меня удивила. Розина, Гебре и Алмаз собирались организовать скромные посиделки.

Биг-бэнд был составлен из желающих подработать музыкантов, играющих в оркестрах Вооруженных сил, ВВС и лейб-гвардии. Они могли сыграть «Stardust», «Begin the Beguine» и «Tuxedo Junctions» даже если их разбудить ночью. Чака Берри в их репертуаре не было.

Загорелые экспатрианты были после отпуска полны сил. Я увидел мистера и миссис Г., которые на самом деле вовсе не были женаты и о которых говорили, что они, будучи в Португалии, сошлись и сбежали от своих законных семейств; мистера Дж., холостяка из Гоа, успевшего посидеть в тюрьме за финансовые махинации. Новоиспеченные экспаты быстро разучивали свои роли: я иностранец, и это главное, а талант и образование не имеют большого значения.

Мне всегда казалось, что экспатрианты — сливки культуры и стиля «цивилизованного» мира. Но сейчас я видел, насколько далеки они от Бродвея, Вест-Энда или Ла Скалы, отстают лет на десять, как я со своим Чаком Берри. Я глядел на румяные, потные лица танцующих, на их по-детски блестящие глаза, и меня разбирала досада.

Шива сначала танцевал с Хемой, потом с дамой, партнершей Хемы и Гхоша по бриджу, потом со всеми подряд. Мне внезапно стало невмоготу в этом зале, и я ушел, сказав Хеме и Гхошу, что возьму такси.

Поднимаясь по склону к Миссии, я думал о стажерке. Я старался ее избегать. В компании своих подопечных она меня не узнавала; когда я попадался ей вместе с Шивой, молча кланялась, а встретив как-то меня одного, спросила:

— Ты Мэрион?

По глазам я понял, что ничего не изменилось и ее дверь по-прежнему для меня открыта.

— Нет, — соврал я. — Я Шива.

Больше она таких вопросов мне не задавала.

В комнате Розины бормотал приемник, но дверь была закрыта, да мне и не хотелось никого видеть.

Снедаемый мрачными мыслями, я лег спать, — казалось, мне куда больше тринадцати.

Проснулся, когда вернулся Шива, увидел его в зеркале. Он показался мне выше, чем я сам, у него были узкие бедра и легкая походка танцора. Шива снял пиджак и рубашку. Его расчесанные на пробор волосы спутались, губы пухлые, почти как у женщины, лицо мечтательное, вдохновенное. Раздевшись до белья, он принялся смотреться в зеркало, поднял одну руку, занес другую, словно танцевал с воображаемой женщиной, грациозно повернулся и поклонился.

— Славно провел время? — спросил я.

Он застыл на месте, так и не опустив рук. Я поймал его взгляд в зеркале и покрылся гусиной кожей.

— Там все славно провели время, — ответил он хриплым, незнакомым голосом.

Глава семнадцатая
Форма безумия

Такси высадило нас с Шивой у ворот Миссии напротив дома из шлакоблоков. Зажигались уличные фонари. В свои шестнадцать лет я был капитаном команды по крикету и защитником калитки, а Шива — бэтсменом. Со своей задачей мы справлялись отлично. Тренировки заканчивались уже в сумерки.

Огни бара, расположенного в конце здания у самой лавки Али, высветили силуэт женщины на фоне бисерной шторы.

— Привет! Подожди меня! — крикнула она.

Из-за узкой юбки и каблуков ей пришлось семенить, переходя по доске сточную канаву. Она ежилась от холода и улыбалась так широко, что глаза превратились в щелочки.

— Как ты вымахал! Помнишь меня? — Женщина неуверенно переводила взгляд с меня на Шиву. Потянуло жасмином.

После смерти ее ребенка я встречал Циге много, много раз, но мы никогда не сталкивались нос к носу. Помашем друг другу издали — и все. Год она носила траур. В то дождливое утро, когда она принесла малыша в Миссию, внешность у нее была самая невзрачная, лицо простодушное, но сейчас, с подведенными глазами, накрашенными губами и волнистыми волосами до плеч, она была чрезвычайно хороша.

Мы троекратно расцеловались, словно родственники.

— Это… вот… хочу представить тебе моего брата, — пробормотал я.

— Ты работаешь здесь? — спросил Шива. С женщинами он всегда общался без всякого смущения.

— Больше нет, — ответила она. — Я теперь хозяйка. Рада пригласить вас к себе.

— Но… нет, спасибо, — вспыхнул я. — Нас мама ждет.

— Не ждет, — возразил Шива.

— Не против, если я зайду в другой раз? — промямлил я.

— Когда только захочешь, всегда рада. Приходи вместе с братом.

Повисло неловкое молчание. Она не выпускала мою руку.

— Слушай. Дело давнее, но ведь я тебя так и не отблагодарила. Как увижу тебя, дай, думаю, поговорю, но делается как-то неловко, что тебя зря смущать… А сегодня мы прямо столкнулись, и я решила: пора.

— Да нет, — сказал я, — это мне казалось, что ты на меня — на нас — сердишься, винишь Миссию за…

— Нет, нет, нет… мне некого винить кроме самой себя. — Глаза у нее потускнели. — Вот что бывает, когда слушаешься этих старых дур. «Подай ему это. Сделай то». В то утро я посмотрела на бедного малыша и осознала, что от всех этих снадобий ему только хуже. Когда твой отец осматривал Тефери, я поняла, что опоздала на несколько дней. Чего я ждала?..

109