Рассечение Стоуна - Страница 163

163

— Он был никто. Но во время революции ублюдки дорываются до власти.

Когда она отвергла его ухаживания, ее обвинили в проимпериалистической деятельности и посадили.

— Я выкупилась через две недели. Пока я сидела в Керчеле, мой дом конфисковали. Он явился ко мне: я, дескать, тут ни при чем, но если выйдешь за меня, то все будет как раньше. Страной правили псы вроде него. У меня были припрятаны кое-какие денежки. Терять мне было нечего, и я смылась.

В Хартуме я целый год ждала, пока американское посольство предоставит мне убежище. Поступила в служанки к Ханкинсам. Очень милая семья из Англии. От детей, которых нянчила, научилась английскому. Это единственное, что со мной случилось хорошего в Хартуме. В Бостоне мне даже холод по душе, сразу напоминает: как здорово, что я не в Хартуме.

Я здесь трудилась не покладая рук, Мэрион. Магазин «Квик-Март», часто две смены подряд. Потом пять ночей на парковке. Копила и копила. Я была первой эфиопской таксисткой в Бостоне. Изучила город. Находила эфиопам работу. Складской рабочий, парковщик, таксист, продавщица в магазине сувениров. Ссужала эфиопам деньги под проценты. Тайиту работала на меня еще в баре, и, когда она появилась, я сняла этот дом. Она готовила. Дом я в конце концов купила. Теперь забот полон рот: смолоть теф, сделать инжеру, ощипать кур, приготовить вот, помыть, прибраться. Работы на троих-четверых. Эфиопы валят ко мне будто новорожденные ягнята, все имущество в узелке, в руках рентгеновский снимок. Я стараюсь им помочь.

— Ты поистине Царица Савская.

Она шаловливо улыбнулась и перешла на английский. Никогда не слышал, чтобы она говорила по-английски.

— Мэрион, ты знаешь, чем я была вынуждена заниматься в Аддис-Абебе, чтобы накормить ребенка. А в Судане я скатилась еще ниже — там я была просто бария. — Она употребила жаргонное слово, означающее «раб». — В Америке, как говорят, можешь стать кем только захочешь. Я верю в это. Трудилась я в поте лица. Так что когда меня называют «Царица Савская», я думаю про себя: «Да уж, из рабынь в царицы».

Я рассказал Циге, что в день своего бегства из Аддис-Абебы видел, как она вылезала из своего «фиата».

— А что получилось сегодня? Открывается дверь машины, и появляются твои стройные ноги. Лица я еще не вижу. И картинка на память из Аддис-Абебы точно такая же: авто и твои красивые ноги. Я хотел тогда попрощаться с тобой. И не мог.

Она засмеялась и невольно одернула юбку.

— Знаю, ты исчез сразу вслед за Генет. Думали, ты участвовал в захвате самолета.

— Неужели люди считали меня эритрейским партизаном?

Она пожала плечами:

— Я — нет. Но когда мы виделись с Генет, она не сказала ни «да» ни «нет».

Я пришел в недоумение:

— Как ты могла увидеться с Генет? Мы с ней исчезли в один день. Из-за этого мне пришлось бежать… Вы встретились в Хартуме?

— Нет, Мэрион, здесь.

— Как, в Америке?

— Здесь. В этом самом доме… Господи. Так ты ничего не знал?

У меня перехватило дыхание. Под ногами у меня разверзлась зловонная пропасть.

— Генет? Разве она не с партизанами в Эритрее?

— Нет, нет, нет. В Америку она попала в статусе беженки, как и все мы. Кто-то привел ее сюда. На руках у нее был ребенок. Сначала она меня будто бы не узнала. Пришлось ей напомнить. — Лицо у Циге застыло. — Знаешь, Мэрион, здесь мы все равны. Неважно, кто ты — эритреец, оромо, амхара. Был ты в Аддис-Абебе важная шишка или бария, начинать приходится с нуля. Те, кто многого добился здесь, там был никем. Но Генет вбила себе в голову, что она — особенная, не такая, как все мы…

— Когда это случилось?

— Два, не то три года тому назад. Она сказала, что потеряла с тобой контакт и не знает, куда ты делся. Вела себя так, будто понятия не имеет, что ты бежал из Аддис-Абебы.

— Что? Она притворялась. Бежать-то мне помогли эритрейцы. А Генет была их звезда… легендарная героиня. Она должна была знать.

— Может, она не доверяла мне, Мэрион. Я ведь не знала ее так хорошо, как тебя, мы с ней за всю жизнь и двух слов не сказали. Люди меняются. Когда покидаешь родину, ты как вырванное с корнем растение. Некоторые грубеют и никогда уже не расцветут. Помню, она рассказывала, как ей на поле боя все вдруг стало противно. И борьба за свободу, наверное, тоже. Она родила мальчика. Какие-то женщины из Нью-Йорка дали ей работу и приняли на себя заботу о малыше. Так что от меня ей ничего не требовалось.

Все-таки хорошо, что я ничего об этом до сих пор не знал, представления не имел, что Генет в Нью-Йорке.

— Она и сейчас там?

— Нет. — Циге как будто колебалась, рассказывать ли дальше. — Была масса слухов. Я слышала, что… она встретила мужчину и они поженились. Между ними что-то произошло, и она его чуть не убила. Из-за чего, при каких обстоятельствах, понятия не имею. Знаю только, что она в тюрьме. Мальчика отдали приемным родителям. — Циге заметила, как я потрясен. — Извини. Думала, ты в курсе. Я могу разузнать, может, ее выпустили?

Я покачал головой:

— Нет! Ты не понимаешь. Даже видеть ее не хочу. Разве только чтобы плюнуть ей в лицо.

— Но она же тебе сестра…

— Нет! Не говори так! — выкрикнул я.

Стало тихо. Мне пришлось подождать пару минут, пока муть в голове не осядет.

— Циге, — я взял ее за руку, — извини. Позволь, я объясню. Понимаешь, Генет была мне не сестра. Она — любовь всей моей жизни.

— Ты был влюблен в свою сестру? — потрясенно спросила Циге.

— Она мне не сестра!

— Извини. Разумеется.

— Какое это имеет значение, Циге? Сестра она мне или нет, я любил ее. Своих чувств к ней мне не изменить. Мы собирались пожениться, когда закончим медицинский факультет…

163