Рассечение Стоуна - Страница 99

К оглавлению

99

— Я рос без отца и считал, что прекрасно без него обхожусь. Моя сестра очень остро воспринимала его отсутствие и была вечно недовольна, любых благ ей было мало. — Он вздохнул. — Свою скрытую тоску по отцу я старался восполнить успехами в учебе, в работе, добивался похвалы. В тюрьме я окончательно понял: для меня и для сестры жизнь без отца была вроде туфель Абу Касыма. Чтобы избавиться от них, надо признать, что они — твои, и тогда они сами исчезнут.

Столько лет мы вместе, а я и не знал, что отец Гхоша умер, когда он был ребенком, что он, как и мы, безотцовщина. Но у нас, по крайней мере, есть Гхош. Вот уж кому пришлось хуже, чем нам.

Гхош опять вздохнул.

— Надеюсь, однажды вы увидите все так же ясно, как я в Керчеле. Ключ к счастью — признать, что туфли твои, осознать, кто ты есть, как ты выглядишь, кто твои близкие, какие у тебя есть таланты и каких нет. Если ты только и будешь твердить, что туфли не твои, ты до смерти не обретешь себя и умрешь в горьком сознании, что подавал какие-то надежды, но не оправдал их. Не только наши поступки, но и то, чего мы не сделали, становится нашей судьбой.


Гхош ушел. Получается, покойный солдат был для меня парой туфель? И они вернулись ко мне в виде солдатова брата? А какое обличье они примут в следующий раз?

Мысли мои стали путаться, как всегда перед сном, когда кто-то вдруг поднял накомарник. Миг — и она уже сидит у меня на груди, распластав меня по кровати, рукой не пошевелить.

Я мог бы спихнуть ее с себя. Но не спихнул. Ведь было так здорово — ее тело прижималось к моему, ноздри мне щекотал запах угля и ладана. Может, она так извиняется за грубость? Наверное, залезла в открытое окно.

В зыбком свете, падающем из прихожей, я увидел застывшую улыбку у нее на лице.

— Ну так что, Мэрион? Сказал Гхошу про грабителя?

— Если ты подслушивала, сама знаешь.

Шива проснулся, посмотрел на нас, повернулся на другой бок и закрыл глаза.

— Ты чуть было не рассказал все этому офицеру, его брату.

— Но не рассказал же. Я просто очень удивился…

— Мы считаем, ты проболтался Гхошу и Хеме.

— Ничего подобного. Никогда в жизни.

— Почему это?

— Сама знаешь почему. Если это всплывет, меня повесят.

— Нет, повесят меня и маму. Из-за тебя.

— Мне снится его лицо.

— И мне. И я каждую ночь его убиваю. Лучше бы я его убила, не ты.

— Это был несчастный случай.

— Если бы я его убила, я бы не стала упирать на несчастный случай. И ни у кого не было бы поводов для беспокойства.

— Тебе легко говорить. Убил-то я.

— Мама думает, ты проговоришься. Мы за тебя волнуемся.

— Что? Передай Розине, чтобы не тревожилась.

— Однажды это всплывет и всех нас убьют.

— Прекрати. Если так уверена, что я проболтаюсь, зачем затеяла этот разговор? Слезь с меня.

Она легла на меня плашмя. Ее лицо было совсем рядом, и на секунду мне показалось, что она меня сейчас поцелует. С чего бы, ведь мы ссорились. Я смотрел ей в глаза, на пятнышко в правой радужке, чувствовал на лице ее свежее, легкое дыхание, видел, какой роковой красавицей она станет. Меня одолевало воспоминание о нашей близости в кладовой.

Зрачки у нее расширились, она прищурилась.

Там, где ее бедра прижимались к моим, я ощутил растекающееся тепло.

Пижама у меня сделалась мокрая. Воздух под накомарником наполнился запахом свежей мочи. Глаза у нее закатились, стали видны одни белки. Она закинула назад голову. Содрогнулась, выгнула спину дугой. Подарила мне последний взгляд.

— Ты обещал. Не вздумай забыть.

Она спрыгнула с меня и была такова. Догнать ее, разорвать на кусочки!

Шива схватил меня за плечи. Ее ли он хотел защитить или просто выступил в роли миротворца, не могу сказать. Глаза он отводил в сторону. Меня всего трясло от ярости, а он сдирал постельное белье. Мои пижамные штаны были насквозь мокрые, Шива обходился без них. Я набрал в ванну воды и помылся, Шива сидел на стульчаке. Вернувшись в спальню, я надел свежую пижаму. Тут вошел Гхош.

— У вас свет. Что стряслось?

— Несчастный случай, — буркнул я.

Шива промолчал. Запах было ни с чем не спутать. Я сгорал со стыда. Можно было свалить все на Генет, но я не стал. Открыл на пять минут окно, и все.

Гхош вытер тюфяк, помог мне его перевернуть, принес свежие простыни, перестелил постель. Мне показалось, он расстроен.

— Возвращайся к гостям, — велел я. — С нами все отлично. Ей-богу.

— Мальчики мои, мальчики… — Пробормотал Гхош. Он решил, что это я намочил постель. — Представить себе не могу, что вы пережили.

Это была правда. Он и представить не мог. Как и мы не могли себе представить, что пережил он.

— Никогда больше с вами не расстанусь.

При этих словах у меня кольнуло в груди. Зачем он это сказал? Как будто все зависит только от него. Как будто забыл про судьбу и туфли Абу Касыма.

Глава четырнадцатая
Слово за слово

Со смерти Земуя прошло шестьдесят дней, а Генет по-прежнему безвылазно сидела дома. Розина из-за своего выбитого зуба старалась не улыбаться и была сурова как абиссинский кабан.

— Довольно, — сказал ей Гебре в День святого Гавриила. — Я переплавлю крест, чтобы сделать тебе серебряный зуб. Пора бы начать скалить зубы и носить белое. Того хочет Господь. Из-за тебя его мир делается мрачным. Даже законная жена Земуя сняла траур.

— Ты называешь эту шлюху его женой? — закричала Розина. — Да стоит подуть сквозняку, как она уже ноги расставила. Не говори при мне о ней.

На следующий день она вскипятила целый котел черной краски и погрузила в него все свои вещи и большую часть школьной одежды Генет.

99