Тяжело дыша, прибыла матушка. Втроем они молча глядели на странные буквы. Камнерез скромно стоял в сторонке, ожидая похвалы. Матушка сердито вздохнула:
— Пожалуй, с этим уже ничего не поделаешь.
Она кивнула мастеру. Он собрал свои ваги и рогожки и повел осла прочь.
— Я что подумала, — произнесла Хема хриплым голосом. — Надо было написать «Умерла на руках хирурга. Ныне покоится с миром в объятиях Иисуса».
— Хема! — возмутилась матушка. — Не богохульствуй.
— Нет, правда, — продолжала Хема, — ошибки богача покрываются деньгами, ошибки хирурга покрываются землей.
— Сестра Мэри Джозеф Прейз покоится в земле, которую любила, — объявила матушка, надеясь положить конец разговору.
— А уложил ее туда хирург, — не сдавалась Хема, любившая, чтобы последнее слово оставалось за ней.
— Который теперь уехал из страны, — пробормотала матушка.
Оба уставились на монахиню. Матушка сконфузилась.
— Позвонили из британского консульства. Вот почему я опоздала. Если сложить все кусочки, получается, что Стоун прибыл на кенийскую границу, а затем в Найроби, не спрашивайте как. Он в плохом состоянии. Пьян, по-видимому. Этот человек обезумел.
— Но хоть жив? — спросил Гхош.
— Насколько я знаю, цел и невредим. Я только что говорила с мистером Эли Харрисом. Да, я его подключила. У них в Кении большое представительство. Харрис полагает, что Стоун сможет у них работать, если протрезвится. А если не захочет, Харрис переправит его в Америку.
— А как же его книги, вещи? — спросил Гхош. — Куда нам их переслать?
— Полагаю, как только он устроится, то напишет нам насчет этого, — сказала матушка.
Новости рассердили и вместе с тем обрадовали Хему. Значит, Стоун бросил детей и претензий на них заявлять не будет. Хорошо бы ему еще подписать официальный документ на этот счет. А то как-то неспокойно на душе. Все-таки человеку, который сделал себе имя в Миссии, чья любовница похоронена в Миссии и чьи дети воспитываются в Миссии, не так легко будет порвать с Миссией всякую связь.
— Изворот змеи не помешает ей проскользнуть в нору, — сказала Хема.
— Он не змея, — резко возразил Гхош. Она так удивилась, что даже не ответила. — Он мой друг. Давайте не будем забывать, какую важную роль он играл, сколько сделал для Миссии, сколько жизней спас. Он не змея. — Гхош развернулся и зашагал прочь.
Его слова задели Хему. Конечно, она не могла предположить, что он целиком разделит ее чувства… Да ей-то что, в самом деле? Он всегда был сам по себе.
Она со страхом смотрела на удаляющегося Гхоша. Его чувства никогда ее особенно не волновали, но сейчас, у могилы, она вдруг почувствовала себя юной девушкой, которой у колодца впервые повстречался прекрасный незнакомец. Такая встреча бывает раз в жизни — а она сказала не те слова и прогнала его.
С молочной коровой Хема ошиблась, но, как только она сделала первый глоток жирного напитка, пути назад не было, даже если бы Гхош категорически выступил против коровы.
— Ты серьезно, Хема? Нельзя давать коровье молоко новорожденным!
— Кто сказал? — воспротивилась она, правда, убежденности в ее голосе не было.
— Я, — настаивал он. — Кроме того, им и на смеси неплохо. Они останутся на смеси.
После его резких слов на могиле сестры Мэри ее не покидало ужасное предчувствие, что он собирается покинуть Миссию, но в последующие дни он показал себя с лучшей стороны в своих бдениях над Шивой, в уравновешенном, методичном подходе к проблеме. На стену возле двери он прикрепил график, отражавший динамику тревожных симптомов. Хема никогда бы не набралась храбрости констатировать — как он это сделал однажды вечером, — что ночные дежурства можно отменять.
Он так и спал на диванчике с того самого дня, когда она позвала его, и ей хотелось, чтобы все так и оставалось — она прямо-таки подсела на его храп. Правда, поспорить с ним она была горазда и сейчас — по старой привычке. «Это у меня так проявляется нежность», — думала она про себя.
Браслет с колокольчиком так и остался на ноге у Шивы, хотя нужда в нем отпала. Позвякиванье как бы стало составной частью Шивы, без него он был будто без голоса.
Ранним утром на дороге появлялась процессия, состоящая из коровы, теленка и молочника Асрата, их колокольчик звучал в той же тональности, что и колокольчик Шивы. Доставка молокозавода на дом обходилась дороже, зато дойка проходила под бдительным оком Розины или Алмаз, так что о разбавлении продукта водой не могло быть и речи.
Ко времени пробуждения Хемы дом наполнялся запахом кипятящегося молока. Она добавляла его в свой утренний кофе все больше и больше. Вскоре стоило Хеме заслышать коровий колокольчик, и у нее текли слюнки, как у подопечных профессора Павлова. По утрам она теперь выпивала две кружки «кофе» (молока в нем было куда больше) и еще две в течение дня, она обожала масляный привкус, мягко обволакивающий язык. Буйволиное молоко ее детства было совсем другим, высокогорные травы, на которых паслись коровы, придавали местному продукту несравненный вкус.
Однажды утром Асрат, будто набравшийся невозмутимости от своих коров, которые по ночам спали в хижине вместе с ним, сказал:
— Если Мадам купит кукурузных кормов, молоко станет такое густое, что ложка будет стоять.
Хема думала недолго. И вскоре кули прикатил на ручной тележке десять мешков с надписью ФОНД РОКФЕЛЛЕРА и НЕ ДЛЯ ПЕРЕПРОДАЖИ.
— Моя лучшая инвестиция, — сказала Хема несколько дней спустя, облизывая губы, словно школьница. — С кукурузой совсем другое дело.